Что и говорить — ставить классику на театральной сцене тяжело, в Федора Михайловича и подавно. Казалось бы, что и давать, если не детектив с крепко сбитым, динамичным сюжетом, толпой выпуклых характерных персонажей, убийствами, страстями и грехами человеческими, толикой светлой надежды и грустным ангелом в конце. Ан нет, не особо берут в работу Достоевского режиссеры: слишком длинно, слишком мрачно, слишком заумно для пары часов, слишком «выгорательно» для труппы.
Николай Захаров и его Театр начали – и сам спектакль и работу над ним – с эксперимента, собрав на постановку актеров из трех калининградских театров, сведя на одной сцене как маститых и хорошо известных публике актеров, так и совсем начинающих. «Свежая кровь» всегда бодрит восприятие зрителей, но накладывает особые обязательства на репетиционный период, когда надо успеть получить «сыгранность», решить технические моменты со светом, звуком, сценографией, выверить хронометраж – и все это для нескольких групп артистов и технических специалистов, живущих по своим рабочим графикам. Задача небанальная даже в первом приближении, а с учетом специфики Федора Михайловича, у которого и сюжетных линий в романе миллион, и действие летит сломя голову, так и вовсе устрашающая.
Но они справились. И блистательно справились. В последний день марта спектакль «Князь» вышел из репетиционного периода.
Начали прологом, приоткрывающим занавес над театральной кухней – читкой и распределением ролей, якобы по выпавшей карте. Отсыл к суевериям что артистов, что картежников (к коим относился классик) понятен. Многообещающе выглядел и момент путаницы карт между исполнителями ролей Мышкина и Настасьи Филипповны, жаль только, что не получил он своего развития дальше. Мы уж отнесли обещанные в программке эксперименты к смене гендерных ролей, но не случилось. Отвлекаясь в сторону, по просмотру филигранной работы артистов, играющих эту пару alter-ego, выскажу мнение, что и это было бы им по плечу: если не в смысле полного перевоплощения, то хотя бы в закадровой озвучке чувств и действий противоположного персонажа «другими глазами» — такой же прием режиссер с успехом использует в финальных минутах постановки.
Не могу не вернуться к актерской работе еще раз. Понравились все, но Александр Кузнецов был неподражаем. Такое глубокое вживание в роль, проживание персонажа на ментальном, психическом, физическом, метафизическом уровне! Мы засмотрелись на его руки – трепетные, застенчивые, искренние, ласковые, нервные, ободряющие, защищающие, добрые, ищущие и отдающие. Эти руки сами по себе заслуживают отдельной строчки в списке ролей. Хотя и все остальное: жесты, выражение лица, взгляд, поза, голос, интонирование – все эталонно вписывалось в структуру персонажа. Даже раскосячная жилетка (спасибо художнику-модельеру Елене Менсон), с крупными стежками на белую нитку, застегнутая как бы на другую пуговицу, выглядела трогательно и непрактично, вынося своего обладателя за рамки суетного и делового мира вокруг. И вместе с этим, нынешний Лев Николаевич не производит впечатление чего-то жалкого и слабого. Его якобы идиотичность — следствие внутреннего камертона, настроенного на страдание и боль других, отражением которых он и занимается на протяжении следующих трех часов. Занимается честно, точно, полно, с великим достоинством и сочувствием. Не его вина, что эмпатия его подобна детской непосредственности, не успеть ему за душевными метаниями окружающих женщин, коим свойственно хотеть двух противоположных вещей разом.
Именно такой, раздираемой страстями и желаниями, была выведена Светланой Захаровой ее героиня Настасья Филипповна Барашкова. Подача насколько сильная, настолько и обескураживающая. Мы все-таки привыкли к более надломленному персонажу, истекающему, а не фонтанирующему страданием. Если и говорить о душевной болезни, то уж скорее не князь, а его alter-ego нуждалась в лечении – какая сумасшедшая подача телом, голосом, искаженным лицом, дрожью во всех членах, и опять руки, руки, руки! Становилось понятно, почему князь предпочел отступиться от так страстно любящей его женщины – она испепеляет всех и вся. И если у Федора Михайловича Настасья Филипповна во второй половине романа идет по кайме повествования, то в спектакле, по ощущениям, она повела после антракта главную тему. Особенно хорошо вышло прочтение сцены свидания Настасьи Филипповны с соперницей Аглаей (Алена Калинина) – дамы недвусмысленно сошлись в схватке, вооруженные хлесткими кнутами, где каждое слово – безжалостный удар наотмашь. Как знать, если бы такое эмансипированное прочтение героинь попалось бы на глаза классику прежде, не поменял бы он финал? И тем сложнее со своими женщинами было князю.
А вот с мужчинами у Льва Николаевича все понятно – всех любит и понимает, что дикого Парфена Рогожина, в исполнении Владислава Лепина, что донельзя прагматичного Ганю Иволгина, в исполнении Сергея Борисова. Парфен Семенович в спектакле получился по ощущениям чуть более моложавым, чем в романе. Он как хищник кружит и кружит по вытянутой сцене, ему явно узко в рамках одержимого страстью купца. Есть в нем что-то от Стеньки Разина скорее, чем от пьяницы и дебошира, даже берцы на ногах голосуют за битву и натиск, чем за смертоубийство и хтонь. Полная ему противоположность – Гаврила Ардалионович, в данной постановке выведенный актером за рамки подловатости персонажа. Ему скорее хочется посочувствовать, ибо среда гипертрофирует его амбициозные и по сути своей правильные планы на жизнь, заставляя просачиваться «между струй», жертвовать достоинством, самоуважением в попытке как-то вырваться, состояться. Ганя у исполнителя получился очень узнаваемым современником – циничным, невротичным эгоистом, но не конченным подлецом, что внушает нам, как зрителям, надежду.
Надо сказать, что в спектакле не было проходных ролей. Режиссер решил объединить исполнение некоторых персонажей, что позволило актерам в рамках одной постановки примерить на себя несколько масок и показать весь свой творческий диапазон. Семейство Епанчиных (Николай Захаров, Алена Калинина, Александра Дорошенко) – чинное и манерно-самодурное – перетекало по ходу спектакля в семейство Иволгиных – шумное, надрывное, битое и бьющее наотмашь самостоятельно. Зрительское спасибо Роману Нагметову за триаду Лебедева-Иволгина-Тоцкого: каждый его персонаж стал «человеком-оркестром» в том смысле, что яркостью, объемностью и достоверностью трактовки заменял собою и персонаж, и декорации, и предлагаемые обстоятельства разом.
Особое спасибо режиссеру и постановщику за внимание к деталям – изумительные костюмы и светские маски (которые к финалу сорваны), и сломанные нежные розы, и пылающий камин с намеком на адский пламень, и разделяющий мизансцены то ли джокер, то ли рок (Артем Чернышев), прозрачный занавесь, разделяющий миры до и после, вампирически-красный и ослепляюще-белый свет, фата, превратившаяся в саван, черные одежды брачующихся и единственно белый сюртук Мышкина, безмолвные персонажи финала, за которых говорит закадровый внутренний голос – всего не перечислить. Находить и судить эти знаки лучше всего самостоятельно. Как известно, есть те, кто читал Достоевского, те, кто обязательно прочтет, и те, кто не прочтет никогда. И вот теперь добавляется еще и четвертая категория – те, кто обязательно посмотрит…